We come from the land of the ice and snow,
From the midnight sun where the hot springs blow.
How soft your fields so green,
Can whisper tales of gore…
Led Zeppelin, «Immigrant song»[1]
На дне блюдца из-под чашки кофе был нарисован довольно-таки симпатичный индеец средних лет с большим ярким и разноцветным роучем на голове, игриво так подмигивающий сверкающим глазом, похожий, конечно, на Гойко Митича в золотые годы. В блюдце лежали два ломтика лайма, чего-то явно ожидающие, и мужчина, пьяный, небритый, в очках с большими диоптриями, вязаной шапочке, в застегнутой до верхней пуговицы клетчатой рубашке, сидевший на высоком табурете у стойки, тоже явно чего-то ожидал, но от его ожидания и пристального взгляда, рюмка никак не наполнялась сама, и тогда он сообразил обратиться за помощью:
— Мася, мне еще текилы! Лайм есть, а текилы нет…
Магда, по причине вполне ожидаемого наплыва посетителей в вечер пятницы 31 марта 2022 года еле-еле справляющаяся за барной стойкой одного из многочисленных кафе по улице английского Байрона в Ереване, огрызнулась:
— Сам, что ли, налить не можешь? Я вон тебе бутылку поставила. Наливай сколько влезет. Бутылка твоя.
— Бутылка большая, рюмка маленькая… Я не попаду!
Но Магда лишь повела рукой, слово отмахнулась от надоедливой мухи, и продолжала работать в темпе сальсы.
— Мася…
— И не называй меня Масей!
И он тогда услышал рядом с собой смех, совсем-совсем близко. И он повернулся на этот смех. И он посмотрел на этот смех. И смех сказал ему:
— Бедный… Хотите я вам налью? Вы и правда прольете мимо рюмки. Но лизнуть вам придется все же свою руку, уж извините.
Мужчина пьяно кивнул.
Девушка-смех налила ему, он выпил, закусил лаймом, крякнул, поблагодарил. Посмотрел на нее внимательно, стараясь не терять фокус из-под очков, что было вовсе нелегко после «стольких текил»: коротко остриженные волосы, стильные очки, грубые, черные ботинки, легкое с высоким разрезом платье под помятым, модным в последние годы тренчем, татуировка в виде нот от запястья и до локтя — скрипичный ключ и несколько тактов какой-то мелодии.
— Обращайтесь, пока я тут, — сказала девушка.
— И надолго вы тут? — спросил мужчина.
— Прилетела десятого марта. Завтра на рассвете — завтра же 1-е апреля, да? — улечу. Через Вену в Тель-Авив.
— Простите, я спрашивал про сегодня. Надолго? Чтоб знать… — И он показал на уже снова пустую рюмку.
— А-а-а! — девушка снова рассмеялась. — Ну, не знаю… Посмотрим.
— И вас зовут?
— Ирина. Ира. А вас?
— Рубен. Рубик.
— Очень приятно, Рубен.
— Взаимно, Ирина, но надо выпить за знакомство.
— Выпейте.
— Вы не нальете?..
— Ах, да!
Кафе было переполнено. Люди просто стояли по середине залы, как на митинге, вплотную друг к другу, разговаривали, пили пиво, коктейли, кто-то — кофе. Один из них — Диму из Воронежа, впрочем, уже все знали — как всегда пьяный, шатаясь, подходил к посетителям кафе и спрашивал: «А ты меня любишь?» И посетители что-то отвечали, обычно подшучивая над ним, но без злобы. Рубен подумал, что ему повезло где-то час назад сесть на высокий табурет у стойки бара, рядом со стеной. Сейчас точно б не нашел места. Еще он подумал, что не заметил, как рядом с ним села Ирина. Он помнил, что на ее месте сидел какой-то парень. Из приезжих. С виду айтишник. Впрочем, так наверняка и не скажешь: все они почему-то похожи на айтишников.
— Снег все идет? — спросил Рубен.
— Идет, — ответила Ирина. — Вы, я вижу, давно сидите.
— Давно.
— Понимаю. Но вот не понимаю другое: какого… в Ереване уже четыре дня беспрерывно идет снег? В Марте!
— Ну, не знаю, — ответил Рубен. — Год, может, такой. Вы из Москвы?
— Почему… почему из Москвы сразу?
— Не знаю. Подумал: может, из Москвы?
Ирина рассмеялась:
— Простите, нервы… Да-да, из Москвы. Из столицы. А вы случайно не в органах работаете?
Пьяный Рубен хихикнул:
— Нет. Ни в наших, ни в ваших. Думаете, их много приехало? Ну… с общим потоком…
— Наверняка. Не знаю. Давайте не об этом.
Потом Рубик спросил, как Ирине нравится Ереван? Правда ли, что приезжие называют Ереван «Ериком» по принципу «Владик», «Ярик», действительно ли сумасшедшие цены на жилье (как будто сам не знал) и так далее. Ирина терпеливо отвечала и на каком-то автомате наливала Рубику текилы, когда он пальцем несколько театрально указывал на глупо и не к месту пустующую рюмку, а потом неожиданно спросила:
— Почему вы несчастны?
— Разве? — удивился Рубик. — Я выгляжу несчастным?
— Очень!
— Сейчас все несчастны.
— Сейчас все глупы, — сказала девушка.
Приезжие молодые девушки и парни — а их в кафе было больше, чем местных — по-прежнему ходили туда-сюда, знакомились, выпивали свое пиво, подсаживались к незнакомым приезжим молодым девушкам и парням, знакомились, заказывали, разговаривали, порой о чем-то спорили… Дима из Воронежа все так же приставал ко всем, задавая свой всегдашний вопрос: «А ты меня любишь?» И посетители, как всегда, подшучивали над ним, но без злобы.
К стойке подошла девочка Маша, вся белобрысая и в веснушках, с «релоцированной» семьей которой Рубен познакомился пару дней назад и тоже основательно выпил.
— Дядя джан, а вы еще будете читать стихи? — спросила она.
— Нет, сегодня, пожалуй, хватит, — ответил Рубик.
— Хорошо, а то Алина, сестра моя, хотела на гитаре сыграть, — сказала Маша и убежала.
Ирина в очередной раз налила текилы в пустую рюмку Рубена и рассмеялась:
— Так вы читали тут стихи? Надо же, что я пропустила!
— Не ахти что, — сказал Рубен, — но публике, кажется, понравилось.
— Не скромничайте. В вашем возрасте это не к лицу. Вам ведь уже 50? Хоть столько и не дашь… Ах, как жаль, что я поздно пришла!
— Это что! — поморщился Рубен. — Вы меня вчера не видели. Встал у дверей туалета, всем открывал дверь, как швейцар, и, приглашая, желал счастливого облегчения. Так продолжалось довольно долго, пока кто-то не нажаловался, и Магда тогда прогнала меня оттуда.
— Смешно! — Ирина рассмеялась.
— Ну, да! Обхохочешься.
Послушали песню Алины, сестры Маши, девочки в веснушках, исполненную под гитару, потом на импровизированную сцену вышел Акоп — молодой скрипач-виртуоз, — исполнил чардаш, потом «Элегию» Бабаджаняна. Потом он подошел к стойке, где сидели Рубен и Ирина, и заказал пива. Рубен взял руку Ирины и, показывая ее Акопу, спросил:
— Акоп джан, ты можешь сыграть это?
Скрипач посмотрел на татуировку, сказал, что это ми-минор, сказал, что звучит это так: «Там-там-та-дам-там-там…», что это первые такты Первого Концерта Шопена, что с Ириной он знаком уже несколько дней, что в тот день, когда Рубена не было, они тут в кафе даже играли вместе.
— Спросили бы меня, я б сказала, что это за ноты, — улыбнулась Ирина Рубену. — Я пианистка. Окончила Гнесинку. Концертирую… Концертировала…
— Не знал, что у классических пианисток бывают татуировки, — попытался съехидничать пьяный Рубен.
Ирина отпарировала:
— Видимо, вы многое не знаете о классических пианистках.
И тогда они услышали за собой пьяный голос Димы из Воронежа:
— А ты меня любишь?
Потом решили выйти на лестницу у входа в кафе, покурить — Рубен, Ирина, скрипач Акоп, Дима из Воронежа, Люка из Парижа, Томас из Аризоны и присоединившийся к ним Сергей из Питера. Снег не переставал, и понятно было, что он будет идти всю ночь. Закурив, Ирина села на скамейку, тщетно пытаясь прикрыть подолом тренча обнажившееся в разрезе платья мраморное бедро, мужчины остались стоять.
— А мы с женой думали, что едем в солнечный Ереван, — рассмеялся Сергей из Питера. Он курил вейп, ставший таким модным в последние годы.
Рубен, глубоко затягиваясь, стараясь удерживать равновесие на узкой площадке лестницы, ответил:
— Он больше не солнечный. С двадцатого года не солнечный.
Сергей на это ничего не ответил. Ирина подняла на Рубена свои серые глаза и спросила, чем тот вообще занимается, ну, кроме того, что читает в кафе стихи. Рубен ответил, что он просто архитектор-дизайнер, ничего особенного.
Когда разговор стал общим, когда потом они гуськом стали входить обратно в теплое кафе, Ирина опять спросила Рубена:
— Так почему вы несчастны?
— А вы?
— Кто вам сказал, что я несчастна? Я не несчастна. Я потеряна. Я не знаю, как жить дальше. Я не знаю, что будет дальше. Я ничего не знаю. А вот вы несчастны.
Рубен выпил еще текилы, потом выпил опять текилы, потом выпил вновь и ответил. Сказал, что тоже сначала был потерян и опустошен, а потом и стал несчастен, потому что нечем было наполниться. Сказал, что, когда не веришь, не наполняешься больше. И тогда становишься несчастным. Но он хочет снова поверить. Во что-то, или в кого-то. Поверить настолько, чтоб пойти. Пойти за кем-то. Что хочет гордиться и не стесняться. Хочет, чтоб пришли те, кому можно б было верить наконец. Что устал от неверия. Ведь когда не во что или не в кого верить, страна ускользает от тебя, и ты теряешь ее. Все больше и больше она становится прозрачной, и невозможно бывает ее больше ощущать. Страну всегда теряешь изнутри, а не извне. Когда нет таких героев, когда нет таких книг. Герои и книги нужны для того, чтоб суметь заглянуть в будущее…
— Иди я тебя поцелую, Рубик джан…
— Поцелуй меня, Ира джан…
И тогда они, да и все в кафе, услышали крик: «Да иди ты на х….й! Надоел!», потом еще какие-то крики, потом вдруг в кафе стало очень тихо, потому что Магда за стойкой выключила музыку. Когда все разошлись в стороны, Рубен и Ира увидели на полу кафе Диму из Воронежа. С разбитым окровавленным носом и молниеносно распухшей губой. Он улыбался и пытался встать, впрочем, безуспешно.
— Какой же ты дурак! — зашептал он. — Ох, дурак!
Оказалось, в очередной раз обходя посетителей, Дима наткнулся на жену Сергея из Питера и задал ей свой уже ставший легендарным вопрос: «А ты меня любишь?» Ну и Сергей из Питера, не выдержав, просто отправил Диму в нокаут.
Диме из Воронежа все же удалось встать на ноги, и все увидели, как он достает из кармана телефон, и все услышали, как он сказал:
— Я звоню в полицию…
— Хочешь уйдем? — спросил Рубен Ирину.
И та кивнула.
Оказалось, Ира снимала однушку в конце улицы Сарьяна, рядом с Почтой, и Рубен сказал, что проводит ее.
Было уже далеко за полночь, почти не было автомашин, и снег все еще шел и пахнул почему-то фиалками. Наверное, потому, что все же наступил апрель. Они пошли по проспекту Саят-Нова, потом свернули на Маштоца, потом поднялись по Туманяну и вышли на Сарьяна. Тут все еще были открыты некоторые кафе, несмотря на позднее время. У подъезда дома Рубен спросил:
— А ты меня поцелуешь снова на прощание?
— А ты поднимешься вместе со мной ко мне домой? — спросила Ирина.
Дома Рубен сел на кровать и привлек ее к себе.
— Иди ко мне сейчас. — Обнял ее бедра, погладил.
— Нет. Я должна пойти в душ. А ты раздевайся и ложись. Я скоро.
Когда Ира, обвязанная полотенцем, в капельках воды в ямочках ключиц вернулась из ванной в комнату, Рубен уже спал, лежа на кровати, как был — в куртке и ботинках — поверх покрывала. Она не стала его будить. Перевернула его на бок, чтоб тот не захлебнулся в случае чего, оделась, вызвала такси, взяла чемодан и вышла из квартиры.
Она думала о том, что обязательно напишет ему в вацап уже из аэропорта.
Что-то напишет.
Или, может, спросит:
— А ты меня любишь?
Но потом вспомнила, что так и не взяла номер его телефона.
08.05.2022 г.
[1] Мы явились из края льдов и снегов,
Полуночного солнца, горячих источников.
Как ласково зеленые поля твои
Нашептывают рассказы про пролитую кровь…
(англ. перев. Маргарита Акобян)
Читать с сайта
