Любовница
За спиной стоящей у
плиты жены стащил
горбушку хлеба.
– Через час будем
ужинать, – сказала она не
поворачиваясь, – не порть аппетит!
Вернулся в гостиную.
Сказал расшумевшимся детям:
– Вы это... тише. Вы
это... шалите! Телек можно по очереди смотреть...
Жуя хлеб,
проскользнул в кабинет. Бросил взгляд на задремавший экран ноута, но не захотел
будить. Чего доброго, письмо будет
от шефа, придется сидеть, работу работать. Если что срочное, шеф обязательно
позвонит. У шефа дебильная привычка: отправлять письмо и звонить всегда следом.
Но это еще ничего. Когда еще ходили на работу, до удаленки то есть, шеф,
посылая письмо, не только звонил, но еще и заходил в отдел – чистенький, с
иголочки одетый, пахнущий дорогим парфюмом неограниченных возможностей:
– Сергей, вы увидели
письмо? Письмо отправил я вам. Вниманье
обратите, ради Бога. Дело срочное...
Только шеф мог так
прозаично говорить ямбом. Или хореем? Сергей не мог наверняка сказать, ямбом
порой говорил шеф, или хореем, но был уверен, что шеф точно не выражался
александрийским стихом, и это как-то успокаивало.
Посмотрел в окно. Был
предсумеречный час. Контуры деревьев и домов скоро начнут сливаться, и жизнь
снова потеряет свои и без того нечеткие очертания. Сергей подумал, что с некоторых пор все действительно стало
зыбким, хрупким, неясным. И ему стало грустно-грустно от этой мысли․ Потому
что чувство неизвестности рождало тревогу. Как всегда в этот предсумеречный час.
И захотелось тогда чего-то, чего Сергей не мог понять. Радости, наверное. Ведь давно не было
радости! Той особой. Единственно истинной
– беззаботной.
Захлопнул крышку
ноута, натянул водолазку, «домашние» джинсы поменял на «уличные» (которые были
чуть менее потрепаны) и прошел в коридор.
– Мама! Папа опять уходит!
– услышал он крики детей и вздрогнул.
И жена сразу из
кухни:
– Ты куда собрался?
Ведь ужинать будем скоро.
– К любовнице! –
ответил он мрачно и услышал в ответ звонкий и издевательский смех жены, который
покоробил, а, может, даже и обидел.
– К любовнице он
идет! К ужину не опоздай, любовничек! Да и мусор вынеси, пожалуйста!
И он ушел.
Резиновые перчатки,
маска, алкогель в кармане – вдруг в лифте с кем-то столкнется из соседей...
Придется руку пожать, потом к стене прижиматься, чтоб соблюсти «social distance»... А как ее соблюдешь? В советских-то допотопных лифтах...
Пахло весной. Но
весны не было. Странно было понимать, что, оказывается, весна – не весна вовсе,
когда нет людей. Она просто тогда не имеет смысла. Природа, которая независимо
ни от чего продолжает свой цикл, кажется без людей настолько нейтральной, что
хоть вешайся. Сергей подумал, что вообще поводов для того, чтоб повеситься,
предостаточно (он категорически не рассматривал вариант выброситься из окна
девятого этажа, где жил, потому что боялся высоты), и чем дальше, тем больше было
этих самых поводов. Поэтому-то он и сповадился сбегать из дома на час-полтора,
иногда даже на тридцать-сорок минут. К НЕЙ. Это помогало как-то, и вот теперь,
открывая дверь своим единственным ключом – запасные были потеряны, – он думал о
том, что сегодня он бы точно сорвался, если б не сбежал...
Она была очень
красивая. Стройная, изящная. В ней был какой-то аристократизм, какой-то
внутренний свет, гармония форм. Она манила, пленила, радовала, беспокоила, а
иногда сводила с ума, заставляя думать о ней и только о ней. Он был счастлив,
что она у него есть, и не мог наглядеться. Ведь она была новая. Совсем!
Загадочная, которую он не успел еще познать до конца и всецело, и он жалел о
том, что не умел с ней говорить... Он даже не знал, нужно ли вообще с ней
говорить, и теперь лишь посмотрел на нее растаявшими глазами и нежно,
очень-очень нежно произнес ее имя – почти шепотом:
– КИА...
Машина стояла в
гараже с самого конца марта. Новехонькая, купленная не «с рук», а из салона, в
кредит. Сергей на ней лишь чуть-чуть поездил – на работу и в «АШАН». И все. И
страшно скучал по ней и тосковал по поездкам, которых еще не было. Фантазии же его
теперь бывали только на тему о том, куда он на своей КИЕ поедет, когда все
закончится. Поедет ли? Вроде можно ездить, но… Сергей этого не знал.
И никто не знал.
Никто ничего не знал.
Никто!
И от этого тоже
делалось грустно-грустно. Грустно сделалось еще и от того, что, поднимаясь в лифте
на свой девятый этаж, Сергей вдруг вспомнил, что забыл выбросить черный пакет с
мусором, который так и остался лежать в гараже, рядом с машиной...
